Длительное время "Житие" протопопа Аввакума воспринималось как произведение полемическое по преимуществу, для которого не характерна авторская интенция, продуманная композиция, сознательный отбор жизненного материала, пропущенного сквозь призму основной идеи, преобразующей фабульный ряд в сюжетную последовательность событий, раскрывающих логику авторской мысли.

     Наиболее полное и всестороннее исследование художественной структуры "Жития" Аввакума представлено в работе Н.С. Демковой [*]. В отличие от В.В. Виноградова, полагавшего, что для "Жития" Аввакума характерно беспорядочно-взволнованное сцепление композиционных частей, Н.С. Демкова обнаруживает в тексте памятника наличие авторской интенции, определяющей композиционное оформление всего произведения как завершенного художественного целого, утверждая, что "Житие Аввакума - произведение сложной художественной структуры", в котором "повествование о собственной жизни <…> тесно переплетено с публицистическими и лирическими отступлениями" [*]. Действительно, наличие авторских отступлений вовсе не является свидетельством неискушенности писателя, не заботящегося о единстве и цельности всего повествования. Более того, в литературе нового времени такие отступления станут необходимым элементом художественной структуры произведения ("Евгений Онегин" А.С. Пушкина, "Мертвые души" Н.В. Гоголя).

     "Житие" протопопа Аввакума состоит из традиционных трех частей: вступления, включающего изложение церковных догматов истинной веры, которую исповедует Аввакум, основной повествовательной части, содержащей рассказ о гонениях на Аввакума и последующей ссылке, и заключения, состоящего из отдельных небольших новелл об исцелении бесноватых, выполняющих здесь традиционную функцию описания посмертных чудес, а также заключительного обращения Аввакума к своему духовному отцу, сподвижнику и единомышленнику старцу Епифанию. Это обращение закономерно, поскольку именно Епифанием Аввакум "понужен бысть житие свое написати <…> да не забьвению предано будет дело Божие" [*]. О чем он и сообщает в самом начале своего жизнеописания. В свою очередь и сам Аввакум в этой части своего "Жития" "понуждает" старца Епифания "от имени Господни" составить собственное жизнеописание о том, что пережил единомышленник и духовный водитель мятежного протопопа. При этом Аввакум предлагает Епифанию рассказать о тех событиях, которые, вероятно, сам считает важнейшими в жизни своего наставника и страдальца за истинную веру: "…напиши <…> как Богородица беса-тово в руках-тех мяла и тебе отдала, и как муравьи-те тебя за тайно-ет уд ели, и как бес-от дрова-те сожег, и как келья-та обгорела, а в ней все цело, и как ты кричал на небо то, да и иное, что помнишь" [*]

     Легко заметить, что, намечая фабульный ряд для жития Епифания, Аввакум отбирает факты все по тому же принципу, которому следует в собственном жизнеописании, контрастно соотнося те или иные события. Каждая однородная конструкция, приводимая Аввакумом, предполагает здесь противопоставление, что и находит выражение в заключительной конструкции с противительным союзом "а": "и как келья-та обгорела, а в ней все цело…" [*]. Примечательно, что Аввакум здесь имеет в виду, вероятно, и богоборческий бунт Епифания ("и как ты кричал на небо то"). Сам мятежный протопоп пенял Спасителю в эпизоде на Шаманском пороге, будучи подвергнут несправедливому жестокому наказанию со стороны Афанасия Пашкова. Не в силах вынести тяжести побоев и от сознания собственной правоты Аввакум в сердцах восклицает: "За что ты, Сыне Божий, попустил таково больно убить-тово меня? Я веть за вдовы Твои стал! Кто даст судию между мною и Тобою?" [*]. Но тут же на смену богоборческому протесту мятежного протопопа приходит крайнее самоуничижение библейского Иова: "Меня привезли под порог. Сверху дождь и снег, на плечах одно кафтанишко накинуто просто, - льет по спине и по брюху вода <…> Да уж к тому не пеняю на Спасителя своего…" [*]

     Аввакум в своем "Житии" следует этому принципу контрастной соотнесенности различных событий, подробностей, характеристик на протяжении всего повествования", не просто изображая различные события, противопоставляя их участников (мученики за веру, единомышленники, жертвы - изменники, еретики, палачи), но и особым образом используя различные "сильные" художественные детали, драматизирующие повествование. Контрастная их соотнесенность нередко служит предметом особой заботы автора "Жития".

     Рассмотрим более подробно экспозицию "Жития", в которой Аввакум сообщает краткие биографические данные о себе, своих родителях и приводит всего лишь два эпизода, "сыгравших важную роль в формировании его личности" [*]. Прежде всего, Аввакум выступает в экспозиции "Жития" и в дальнейшем повествовании как полемист, публицист и проповедник, преследующий две важнейшие цели: с одной стороны, укрепить своих единомышленников, сторонников "древлего благочестия", поддержать их словом, убедить в правильности сделанного выбора, а с другой - обличить никонианскую ересь и ее приверженцев. Вместе с тем, сознавая всю важность поставленных целей, Аввакум выступает и как писатель, использующий самые разнообразные художественные средства, при помощи которых им и достигается желаемый эффект воздействия на чувства как единомышленников, так и противников. Важнейшим художественным приемом, к которому чаще всего обращается автор, оказывается в произведении прием контраста.

     Аввакум, являясь одновременно и автором, и героем своего повествования, по традиции начинает собственное жизнеописание с рождения: "Рождение же мое в нижегороцких пределах, за Кудмою-рекою, в селе Григорове" [*]. И это обычная в таких случаях подробность. Однако вместо дальнейшей этикетной фразы о том, что герой был рожден от благочестивых родителей [*], перед нами - яркая, заслуживающая полного доверия автобиографическая подробность: "Отец ми бысть священник Петр, мати Мария, инока Марфа. Отец мой прилежаше пития хмельнова [*], мати же моя постница и молитвенница бысть, всегда учаше мя страху Божию" [*].

     При этом Аввакум объединяет обе контрастные характеристики в одном предложении. В первом предложении Аввакум сообщает начальные сведения о своих родителях: здесь обозначен социальный статус отца (священник), говорится о том, как звали обоих родителей. Эти подробности совершенно нейтральны, лишены какой бы то ни было оценочности. Второе предложение, состоящее, как и в предыдущем случае, из двух простых, построено иначе. Всего лишь в двух предложениях Аввакум считает достаточным и необходимым сообщить читателям о своих родителях то, что представляется наиболее характерным. Контрастно соотнесенные характеристики родителей будущего "нужетерпца Христова" Аввакума - сознательная авторская установка, контраст усиливается в данном случае за счет употребления частицы "же": "Отец мой прилежаше пития хмельнова, мати же моя постница и молитвенница бысть…" / Ср. Отец мой прилежаше пития хмельнова, а мати моя постница и молитвенница бысть…" Перед нами два героя, - отец и мать, - две жизненные позиции. Контрастно противоположными оказываются в "Житии" не только характеристики родителей героя (отец - пьяница, мать - "постница и молитвенница"), контрастирует социальная функция отца Аввакума (священник) и его бытовое поведение ("прилежаше пития хмельнова").

     Вслед за этим Аввакум вспоминает, на первый взгляд, событие совершенно незначительное: будучи ребенком, Аввакум оказался свидетелем гибели домашнего животного, и это оставило огромное впечатление в его наивной, детской душе: "Аз же, некогда видев у соседа скотину умершу, и в той нощи воставше, пред образом плакався довольно о душе своей, поминая смерть, яко и мне умереть; и с тех мест обыкох по вся нощи молитися" [*]. Так, именно смерть "скотины", бессловесной, бездушной твари, а не близкого, родного человека приводит Аввакума к Богу, к мысли о спасении собственной души.

     Контраст и в этом эпизоде оказывается основным авторским приемом, при помощи которого Аввакум драматизирует и психологизирует повествование. Эпизод этот, как и предыдущее сообщение о родителях героя ("Отец <…> прилежаше пития хмельнова" - "мати <…> постница и молитвенница бысть…"), имеет два плана, включает в себя два события, контрастно соотнесенные одно с другим: смерть "соседской скотины" и сложное психологическое состояние человека, ставшего очевидцем этого, в душе которого рождается новое, неизведанное ранее чувство христианской любви и сострадания всему живому и в то же время естественное стремление спасти собственную душу.

     Сообщения Аввакума в экспозиции по-летописному лаконичны, исчерпывающе точны и выдержаны в одном стиле. Аввакум не просто говорит далее о том, что мать его овдовела, но тут же переводит повествование в другой план, говоря и о самом себе: "Потом мати моя овдовела, а я осиротел молод и от своих соплеменник во изгнании быхом" [*]. Наиболее часто с этой целью - сопоставить, соотнести или противопоставить, развести - Аввакум использует сложносочиненные предложения с противительным союзом "а", которые и предполагают известную двуплановость, контрастную соотнесенность отдельных событий и их участников.

     Контрастно организован в экспозиции "Жития" и эпизод, героями которого становятся сам Аввакум и пришедшая к нему на исповедь блудница: "А егда еще был в попех, прииде ко мне исповедатися девица, многими грехми обременена, блудному делу и малакии всякой повинна; нача мне, плакавшеся, подробну возвещати во церкви, пред Евангелием стоя" [*]. Аввакум, используя "сильные" детали, передает напряженное внутреннее состояние молодого священника, каким он был в то время, человека слабого, мятущегося, подверженного действию сильных страстей. Контраст в данном случае основан на несовпадении социальной функции героя и его конкретного ситуативного поведения, как и в рассказе об отце Аввакума. Сознавая греховную слабость плоти, ввергающей героя в искушение, Аввакум называет себя - "треокаянный врач". Само сравнение основано на контрасте: священник - тот, кто призван врачевать души человеческие, но в данном случае он "треокаянный", т.е. сам склонен к греху, ибо "всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем" (Матф. V: 28).

     В начале эпизода Аввакум передает внутреннее состояние пришедшей на исповедь блудницы: "…нача мне, плакавшеся, подробну возвещати во церкви, пред Евангелием стоя" [*], а вслед за тем изображает смятенность собственной души: "… и пришед в свою избу, плакався пред образом Господним, яко и очи опухли…" [*]. Начальная ситуация - священник и блудница на исповеди - подразумевает в финале рассматриваемого эпизода некий обратный итог, своего рода полную противоположность: молодой священник, впавший в искушение, и блудница, очевидно, очистившая свою душу покаянием. Тем самым этот эпизод "Жития" вполне может быть соотнесен с Евангельским текстом, повествующим о духовном исцелении грешницы, осознавшей пагубность греха и получившей отпущение грехов и прощение Спасителя: "И вот, женщина того города, которая была грешница, узнавши, что Он возлежит в доме фарисея, принесла алавастровый сосуд с миром. И, ставши позади у ног Его и плача, начала обливать ноги Его слезами и отирать волосами головы своей, и целовала ноги Его, и мазала миром" (Лук. VII: 37 - 38). Блудница была прощена за то, "что она возлюбила много" (Лук. VII: 47).

     Выслушивая исповедь обремененной многими грехами блудницы, Аввакум чувствует, что "сам разболевся, внутрь жгом огнем блудным" [*]. Так, священник становится, по характеристике Аввакума "треокаянным врачом", который "сам разболевся". Чтобы очистить душу от скверны, одолеть соблазн и окончательно не поддаться искушению слабой плоти, герой подвергает себя суровому испытанию: "И горко мне бысть в той час. Зажег три свещи и прилепил к налою, и возложил правую руку на пламя, и держал, дондеже во мне угасло злое разжежение" [*]. Пытаясь "врачевать" себя сам, Аввакум следует нравственному императиву Евангелия: "И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя; ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело было ввержено в геенну" (Матф. V: 30).

     Все детали рассматриваемого эпизода обнаруживают сознательную авторскую установку. Очевидно, Аввакум не просто соотносил различные эпизоды из собственной жизни по принципу пересечения линий "добра" и "зла", как пишет Н.С. Демкова [*], но и тщательно выстраивал сами эти эпизоды, драматизируя повествование за счет использования сильных деталей и контрастных характеристик. В данном случае, с одной стороны, рассказ блудницы о своих прегрешениях вызывает плотское желание у Аввакума, которое он характеризует как блудный огонь. А с другой стороны, инфернальной огненной стихии противостоит огонь сакральный, очистительный, который оказывается весьма действенным средством в борьбе с искушением, поскольку "злое разжежение", овладевшее героем, постепенно угасает. Аввакум совершает определенный ритуал, в котором важна каждая деталь и их последовательность в целом: "треокаянный врач" Аввакум прилепляет три свечи (сакральная троичность связана с Троицей) к налою, на пламя возлагается именно правая рука. Однако душевное равновесие не обретается, и герой возвращается "в дом свой зело скорбен" в полночь. Эта временная характеристика указывает на пограничность внутреннего состояния героя, пришедшего к мысли о том, что бремя священнослужителя "тяшко".

     Таким образом, в экспозиции "Жития" контрастно соотнесены два эпизода, которые приводит Аввакум. Между ними - значительная временная дистанция. Однако важно, что сначала герой вспоминает, какое впечатление оставила в его по-детски впечатлительной душе смерть животного. Парадоксально при этом, что к мысли о спасении души приводит Аввакума смерть бессловесной, бездушной твари. А эпизод с блудницей, напротив, вызывает у Аввакума сознание слабости собственной грешной плоти, отвращает героя от идеи служения Богу. И в первом случае, и во втором герой испытывает серьезное нравственное потрясение, он проливает слезы, усердно молится, но причина этих слез различна. Будучи свидетелем смерти соседской "скотины", Аввакум потрясен и собирается посвятить всю свою жизнь служению Богу, спасению собственной души. После встречи с блудницей на исповеди Аввакум столь же страстно молится, "даже отлучит мя Бог от детей духовных, понеже бремя тяшко" [*]. Тем самым уже в экспозиции "Жития" перед нами предстает сложная, внутренне противоречивая личность героя, которому ведомы уныние, сомнение, и в то же время личность, способная к внутреннему преодолению, решительным действиям [*].

     Сам Аввакум, рассказывая в тоне доверительной беседы о событиях из собственной жизни, не только обращался с живым, проникновенным словом к близкому ему по духу собеседнику старцу Епифанию, но и был уверен, что слово это будет услышано его единомышленниками, а главное теми, кто оценит духовный подвиг несгибаемого протопопа в будущем, т.е. потомками: "Пускай раб-от Христов веселится чтучи <…> Как умрем, так оне помянут нас, а мы их там помянем. Наши оне люди будут там, у Христа, а мы их во веки веком" [*].