Выше мы видели, что «Сказание о первоначальном распространении христианства» не знало расположения материала по годам и не заботилось о точности датировок событий. На появление современных событиям записей о них в приписках к «Сказанию» указывает точность датировок, которая начинает проявляться с 60-х гг. XI в. С 1061 г. (то есть с года организации Печерского монастыря) летопись начинает указывать даты событий — месяц, число, иногда день недели. Такая точность свидетельствует о том, что к «Сказанию» уже в самом начале 60-х гг. начинают прибавляться записи о текущих событиях. Появляется забота о своевременном записывании фактов истории; «Сказание» продолжается, и, по существу, возникает летопись с ее наиболее типичным признаком — породностью записей. Под 1061 г. указан день поражения Всеволода Ярославича впервые напавшими на Русь половцами — 2 февраля. Под 1066 г. отмечен день кончины Ростислава Владимировича в Тмуторокани — 3 февраля. Под следующим, 1067 г. отмечены день битвы на Немиге — 3 марта и захвата Всеслава Ярославичами — 10 июля. Под 1068 г. определен день освобождения из поруба Всеслава — 15 сентября и день победы Святослава над половцами — 1 ноября; под 1069 г. — день возвращения Изяслава в Киев — 2 мая. Начиная с 1072 г. точные хронологические указания становятся все чаще.

     Биография летописца Никона дает основания понять точность этих дат: все датированные киевские события произошли именно тогда, когда Никон был в Киеве, все же тмутороканские события, которые отмечены точными датами, относятся ко времени пребывания Никона в Тмуторокани.

     Никон отбыл в Тмуторокань в первых числах февраля 1061 г. О поражении Всеволода 2 февраля Никон узнал еще в Киеве. С февраля 1061 г. по февраль 1067 г. Никон вынужден был провести в Тмуторокани. Показательно, что в летописных статьях 1062-1066 гг. почти вовсе нет событий, которые относились бы к Киеву. Напротив, в них отмечены три события, относящиеся к Тмуторокани. 3 февраля 1067 г. умер при нем от отравы Ростислав Тмутороканский. В марте 1067 г. Никон был уже на Руси; вот почему в летописи определенно отмечены события 3 марта (битва на Немиге) и 10 июля (захват Всеслава Ярославичами), а затем точно отмечены события 1068, 1069 и последующих годов.

     Точность датировок определенно свидетельствует о том, что Никон придавал большое значение хронологии и строил изложение событий, располагая их по годам. Эти годовые статьи ясно определяются уже в летописном рассказе 60-х гг.

     Причины этого перелома в летописании заключаются в том, что Никон стоял на более высокой ступени исторического сознания, чем автор «Сказания». Автор, кто бы он ни был, понимал исторический процесс весьма ограниченно: в нем еще сильно чувствуется составитель церковных житий, занятый благочестивыми размышлениями хотя бы и по поводу исторических судеб целой страны. Он интересуется главным образом осмыслением фактов. Напротив того, автор первой летописи понял свои задачи гораздо глубже. Он уже поднялся до сознания необходимости точной хронологии и хронологического расположения исторического материала. Для него существует ценность исторического факта самого по себе и непрерывность исторического процесса.

     Самая же форма погодных записей могла явиться у Никона под влиянием пасхальных таблиц (то есть таблиц, указывающих даты празднования пасхи в каждом году). В этих таблицах нередко делались краткие летописные отметки (например, в пасхальной таблице в рукописи б. Синодальной библиотеки № 325 — теперь в Государственном Историческом музее). На связь погодной формы изложения в летописях с пасхальными таблицами было указано еще акад. М. И. Сухомлиновым, отметившим и то, что именно от пасхальных таблиц могла произойти и такая черта русских летописей, как встречающееся в них иногда обозначение годов без описания событий. Например:

     В лето 6519. Преставися царица Володимеряя Анна.
     В лето 6520.
     В лето 6521.
     В лето 6522. Ярославу же сущу Новегороде.

     Ср. в пасхальной таблице б. Синодальной библиотеки:

     В лето 6805.
     В лето 6806. Дмитрий родился.
     В лето 6807.
     В лето 6808.
     В лето 6809.
     В лето 6810. Борис преставися князь.

     Итак, на основании вышеизложенного можно думать, что Никон приступил к собиранию материала еще в начале 60-х гг. XI в. Он продолжал собирать этот материал и в Тмуторокани, и затем снова в Киеве. Замечательно, что Никон заносил в свою летопись не только современные ему события, но и прошлые и восполнял недостаток письменных материалов устными источниками. Так, например, только Никон мог записать в свою летопись целый ряд тмутороканских событий, случившихся как раз в те годы, когда Никон был в Тмуторокани. Таков рассказ Никона о борьбе из-за Тмуторокани Ростислава Владимировича с Глебом Святославичем Черниговским; таков рассказ об отравлении Ростислава греческим наместником («котопаном») и о том, как затем жители Корсуни побили этого наместника камнями. Никон же воспользовался в Тмуторокани и местным преданием: какими-то фольклорными данными о поединке тмутороканского князя Мстислава Владимировича с косожским князем Редедею (эпизод этот помнил впоследствии и автор «Слова о полку Игореве»), затем каким-то местным рассказом о том, как хазары собирали с полян дань мечами и как старцы хазарские увидели в этом недобрый знак: предвестие того, что когда-нибудь русские сами будут собирать дань с хазар.

     Использование фольклора Причерноморья привело Никона, как догадывался В. Л. Комарович, и к переработке рассказа «Сказания о крещении Руси». Никон ввел в свою летопись так называемую Корсунскую легенду, рассказывавшую о взятии Корсуни Владимиром, о сватовстве Владимира и, наконец, о крещении его именно в Корсуни (а не в Киеве или Василеве): «Се же, не сведуще право, глаголютъ, яко крестился есть в Киеве, инии же реша в Василеве», — пишет Никон («Повесть временных лет», 987 г.), опровергая версию своего предшественника — составителя «Сказания о первоначальном распространении христианства». В этом рассказе Никона есть ряд фольклорных мотивов, свидетельствующих об устном происхождении легенды. По топографической точности легенда несомненно принадлежала Причерноморью. В ней указаны детали устройства водопровода в Корсуни из колодца вне города; указано место, где стояла церковь святого Василия, в которой крестился Владимир: «в Корсуне граде... иде же торг деють корсуняне»; указано место, где стояла палата Владимира: «с края церкви» Василия; о палатах Владимира отмечено, что они сохраняются «и до сего дне» и т. д.

     Чтобы внести Корсунскую легенду в рассказ «Сказания», Никону пришлось прибегнуть к целому ряду искусственных приемов, оттянувших крещение Владимира до корсунского похода.

     Отмечу как ошибку попытку А. А. Шахматова и особенно М. Д. Приселкова истолковать Корсунскую легенду как греческий памфлет на Владимира. Действительно, при взятии Корсуни Владимир-язычник бесчестит дочь корсунского князя на глазах родителей, отдает ее в жены своему дружиннику, а затем убивает и корсунского князя, и княгиню; Владимир не сразу исполняет свое обещание креститься, за что бог «наказывает» его слепотою, от которой он исцеляется только при крещении. Но каковы бы ни были грехи Владимира-язычника, они не могли ставиться с христианской точки зрения в укор Владимиру-христианину. Наоборот, чем ниже был нравственный уровень Владимира до крещения, тем выше, с точки зрения автора, становился его подвиг принятия христианства, тем резче выступал происшедший в нем перелом, тем более величественным становился самый акт крещения. Этим лишь подчеркивалась идея спасительности крещения. Не случайно христианская литература настойчиво описывает случаи нравственного перелома, которые приносило крещение (например, в житиях Константина Великого, с которым, кстати, Владимир и сопоставлялся).

     Никон встретился в Тмуторокани с новгородцем Вышатой, рассказами которого воспользовался в своей летописи. По-видимому, все новгородские известия «Повести временных лет», имеющиеся в ней как раз до 1064 г. — года встречи Вышаты и Никона, — вставлены в летопись именно Никоном на основании рассказов Вышаты. Неточные хронологически и несистематические, они носят на себе все признаки устного происхождения.

     Как утверждают А. А. Шахматов и М. Д. Приселков, Никон ввел в свою летопись целый ряд сказаний о первых русских князьях. В рассказ о крещении Ольги Никон ввел эпизод о состязании в хитрости Ольги с константинопольским царем, затем рассказ о каком-то длительном стоянии Ольги в кораблях под Константинополем, ввел героические эпизоды борьбы Святослава с греками и т.д. Можно думать, что все вообще рассказы о походах русских на Константинополь были впервые введены в летопись именно Никоном. Они были бы неуместны в повествовании «Сказания», где рассказывалось о крещении русских от греков, но были понятны в летописи Никона, раздраженного попытками греков установить греческую гегемонию на Руси. К тому же его снабжал своими рассказами Вышата, возможно, ослепленный в плену греками вместе с другими русскими пленниками и, уж во всяком случае, порядочно раздраженный против них. Участник последнего похода на Царьград, Вышата, конечно, слышал много рассказов о предшествующих более удачных походах русских. Вот почему в летописи так подробно и красочно рассказывалось о походах русских князей против Византии и ничего не сообщалось о походах на восток и юго-восток, к берегам Каспийского моря, о которых мы знаем из других источников.

     Наконец, Никон поместил в своей летописи ряд киевских известий и известий, касающихся истории Киево-Печерского монастыря.

     Соединив устные предания — киевские, киево-печерские, северночерноморские, новгородские — с данными «Сказания о первоначальном распространении христианства», Никон создал первую систематическую историю русского народа. Именно он придал своему произведению ту форму погодного изложения летописи, которая стала затем отчасти традиционной; именно он расположил материал по годовым статьям и воспользовался многими особенностями формы устных произведений, которые он так широко привлекал для восполнения недостатка письменных источников по истории Руси.

     Никон в значительной мере был создателем самой формы летописного повествования, но он же сыграл огромную роль и в формировании идейной стороны летописания.

     Идеям «Сказания о первоначальном распространении христианства» Никон придал публицистическую остроту. Идее равноправия всех народов он придал ясно выраженную антигреческую направленность. С темпераментом политического борца Никон полемически заострил историческое изложение, сделал его откровенно тенденциозным, внес в него общественный размах и патриотический подъем.

     Идею «Сказания» о том, что Русская земля не нуждается в греческой опеке, а имеет собственную славную христианскую историю, Никон продолжил тем, что дал не только церковную историю Руси, но и ее светскую историю. Русь не нуждается в опеке Византии ни церковной, ни государственной. Русский народ имеет за собой много славных побед, в том числе и над самой Византией. Именно с этой целью Никон ввел рассказы о походах русских князей на Царьград — Аскольда и Дира, Олега, Игоря и Святослава. Никон ввел в летопись рассказ о хазарской дани, характеристику Святослава и рассказ о его подвигах и т. д. Даже в истории Киево-Печерского монастыря Никон подчеркнул те же стороны: Печерский монастырь основался без помощи киевского митрополита-грека. Антоний нашел забытый в Византии студитский устав, по которому и была организована жизнь монахов Печерского монастыря. Под 1071 г. Никон дал обширное повествование о волхвах на основании рассказов Вышаты, непосредственного участника борьбы с волхвами. И опять-таки, как и в предыдущих случаях, это было сделано все с тою же антигреческою целью: Никон стремился доказать, что русские сами способны бороться с язычеством.

     Замечательна та настойчивость, с которой Никон подчеркивает роль народа в обороне Русской земли. В рассказе о восстании киевлян 1068 г. Никон приводит слова, сказанные киевлянами князю Изяславу, потерпевшему поражение от половцев: «Дай, княже, оружье и кони, и еще бьемся с ними». Эти слова по смыслу почти буквально совпадают с тем, что, по рассказам Вышаты, говорили новгородцы Ярославу, потерпевшему поражение от Святополка и Болеслава, запрещая ему бежать дальше за море: «Хочем ся и еще бити с Болеславом и с Святополкомь» («Повесть временных лет», 1018 г.); или с тем, что говорили новгородцы Ярославу на Ракоме при известии о тревожных событиях в Киеве: «Аще, княже, братья наша исечена суть, можем по тобе бороти» («Повесть временных лет», 1015 г.).

     Точку зрения Печерского монастыря выразил Никон и в своем осуждении княжеских распрей. Выше мы говорили о том, что Киево-Печерский монастырь вмешивался в порядок наследования киевского стола, требуя точного соблюдения принципа наследования по старшинству. Никон вложил в уста умирающего Ярослава обращение к сыновьям, в котором он просит их быть «в любви межю собою», потому что они «братья единого отца и матере», и не погубить «землю отець и дед своих, юже налезоша трудомь своимь великым». Никон призывал русских князей «не преступати предела братня, ни сгонити» («Повесть временных лет», 1054 г.). Нарушение этой заповеди Ярослава «и божьей» Никон видел в событиях 1073 г., когда «дьявол» воздвиг «котору» (распрю) между братьями и Святослав изгнал Изяслава из Киева. Это событие вставлено Никоном в раму всемирной истории: так точно поступили потомки Хама, покусившись на землю Сима, так поступил и Исав, нарушив «заповедь отца своего» («Повесть временных лет», 1073 г.).

     Образцом идеи княжеского «братолюбия» выставляет Никон и тех князей, которые пользовались его сочувствием. Так, например, о тмутороканском князе Ростиславе Никон замечает, что он ушел из Тмуторокани не из страха перед Святославом, но потому, что не хотел «противу строеви (то есть стрыеви — дяди по отцу) своему оружья взяти» («Повесть временных лет», 1064 г.). Образцом «братолюбия» выставляет Никон и Мстислава Владимировича, также бывшего одно время тмутороканским князем. Мстислав по-братски разделил с Ярославом Русскую землю. Несмотря на то, что Мстислав победил Ярослава, он все же предлагает ему киевское княжение: «понеже ты еси старейшей брат» («Повесть временных лет», 1024г.). Никон вставил рассказ об ужасной смерти братоубийцы Святополка в пустыне «межю Ляхы и Чехы», которую бог «сотворил» нарочно «на наказанье (то есть на поучение) князем русьскым» («Повесть временных лет», 1019 г.).

     Можно думать, что на основании рассказов Вышаты было вставлено Никоном в свою летопись и новгородско-изборско-белозерское предание о призвании трех братьев-варягов. Вышата, живший в Новгороде, бывавший на Белоозере (в 1064 г.) и, возможно, в Изборске, рассказывал Никону местные предания Изборска о родоначальнике русских князей Труворе, затем новгородские предания о родоначальнике русских князей Рюрике и белозерские — о родоначальнике князей Синеусе. Никон, заинтересованный в проведении идеи братства князей, объединил все эти местные предания утверждением, что Рюрик, Синеус и Трувор были братьями и были призваны для того именно, чтобы прекратить местные раздоры.

     Такое объединение местных преданий тем легче было сделать, что эпические предания о трех братьях — основателях городов или родоначальниках правящей династии — были широко распространены и, в частности, в Киеве, знавшем легенду об основании его Кием, Щеком и Хоривом.

     После смерти братьев Рюрик остается единственным властителем. Власть его переходит к сыну — Игорю. Игорь — уже лицо историческое. Также историчен и другой князь — Олег. Но, чтобы не создавать других династических линий, Никон отрицает княжеское достоинство Олега и утверждает, что Олег был воеводой Игоря. Олег, правивший первоначально в Новгороде, овладевает Киевом. Игорь провозглашает киевских князей Аскольда и Дира незаконными захватчиками: «Вы неста князя, ни роду княжа, но аз есмь роду княжа» («Повесть временных лет», 882 г.). Со свержением Аскольда и Дира на Руси установилась единая княжеская власть Игоря, затем перешедшая к его роду. Таким образом, вновь подчеркнуто единство княжеского рода.

     Итак, мы видим, что сравнительно с автором «Сказания о первоначальном распространении христианства на Руси» Никон стоит как историк значительно выше. К тому же он представляет более широкую точку зрения на русскую историю. Автор «Сказания» выражал точку зрения Ярослава и его ближайшего окружения. Никон, представитель Киево-Печерского монастыря, выражал точку зрения господствующих классов киевского общества более широко. Он сочувствует «кыянам», поднявшим восстание 1068 г., он вводит в свою летопись народные предания — по преимуществу дружинные; не случайны его связи с Вышатой. Точнее всего, Никона следует отнести к верхам городского общества, тесно связанным с княжеской дружиной.

     Все эти различия между автором «Сказания» и Никоном говорят против гипотезы М. Д. Приселкова, отожествившего Илариона и Никона. Перед нами — представители разных политических убеждений, хотя и сходных в их отношении к грекам и в церковном вопросе.

     Никон тем более замечателен и значителен для нас, что именно ему принадлежит та форма изложения исторического материала по годам от «сотворения мира», которая столь отлична от изложения истории в византийской хронографии и которая составляет яркую отличительную особенность русского летописания. Никон — создатель жанра летописи. Исторические записи до него велись в иной форме: в форме записей для поминания в церкви, сказания о первоначальном распространении христианства, прибавлений к различным произведениям и т. д.

     Менее ясно, чем работа Никона, выступает вся дальнейшая история Киево-Печерского летописания в XI в.

     Не подлежит, однако, сомнению, что заветы Никона по ведению летописания с общерусскою направленностью твердо выполнялись. Никон сумел внушить в монастыре сознание важности летописной работы. Забота о ведении летописания перешла из рук умершего Никона к монастырю в целом. Мы увидим в дальнейшем, как сознание важности летописной работы распространяется и за пределами монастырских стен, вызывая неоднократные вмешательства княжеской власти в летописание. Авторитет летописи неуклонно растет во всех слоях киевского общества.

     Вновь и вновь, со все возрастающей настойчивостью обращаются киево-печерские летописцы к идее единства княжеского рода — единственного, с их точки зрения, связующего Русскую землю политического устройства. Они требуют от князей активной борьбы с половцами — далеких степных походов.

     В особенно резкие отношения вступил монастырь с князем Святополком (1093-1113 гг.) в начале его княжения. Киево-Печерский патерик свидетельствует, что Святополк «много насилие людям сътвори», что он богатства «многы отъим» (отнял) и тем самым ослабил русских: «и быша брани многы от половець, к сим же и усобица бысть в та времена, глад крепок, и скудость велиа при всем в Руской земли». Игумен Иоанн открыто обличил Святополка «несытства ради, богатства и насилия ради». Те же обличения Святополка в разорении людей и в отсутствии крепкого отпора степи, в результате чего половцы укрепились «и много насильствующем нам», встречаем мы и у составителя рассказа о чуде Бориса и Глеба, якобы освободивших невинно заключенных Святополком.

     Именно к этим первоначальным годам княжения Святополка, отмеченным резкими конфликтами с ним Киево-Печерского монастыря, относится составление нового печерского летописного свода, названного А. А. Шахматовым Начальным. Его состав устанавливается А. А. Шахматовым, как мы уже говорили, на основании новгородских летописей.

     Начальный свод имел особое название: «Временник, еже нарицается летописець рускых князь и како избра бог страну нашу на последнее время, и гради почаша быти по местом... и о статии Киева, како въименовася Киев». За заглавием следовало предисловие, содержание которого замечательно. Оно начинается с патриотических высказываний летописца. Киев назван по имени Кия, подобно тому как Рим назван по имени царя Рома, Антиохия по имени Антиоха, Селевкия по имени Селевка, а Александрия по имени Александра. Промыслу божию было угодно, чтобы на месте, где прежде приносили жертвы бесам, возникли златоверхие каменные церкви и монастыри, наполненные черноризцами, проводящими время в молитвах. Если и мы, говорит автор предисловия, прибегнем к святым церквам, то получим большую пользу душе и телу. Автор предисловия пишет, что в его задачу входит рассказать о начале Русской земли и о русских князьях — как и откуда они явились. Затем автор обращается с просьбою к читателям с любовью внимать его рассказу о том, каковы были древние русские князья и их мужи, как они обороняли Русскую землю и покоряли другие страны. Противопоставляя тех князей нынешним, автор пишет: те князья не собирали себе большого имения и не теснили людей вирами (денежными пенями) и продажами (поборами). А дружина князя кормилась, воюя другие страны, и не обращалась к князю с жалобой на то, что ей мало предложенного жалованья. Автор предисловия приводит речи, с которыми обращались старые дружинники к своим князьям. Они говорили: «Братие! Потягнем по своем князи и по Руской земли», а теперешние говорят: «Мало мне, княже, 200 гривен». Старые не воскладали на своих жен золотых обручей, как нынешние, а ходили жены их в серебряных. Те, старые, «расплодили» Русскую землю, теперь же за наше «несытство» навел бог на нас поганых. Скот, села, богатства — все взяли поганые, а мы злых своих дел не прекращаем. Далее следуют благочестивые увещания.

     Текст предисловия Начального свода дошел до нас в новгородских летописях не в полном виде. Можно предполагать, что в предисловии были пропущены упреки князьям за междоусобные войны и плохую оборону Русской земли. Упреки эти были чрезвычайно существенны для Начального свода, идеи которого воспроизводило предисловие, но они были невыгодны новгородцам в XII в., когда это предисловие было пересажено в новгородскую летопись и применено там в целях антикняжеской пропаганды. Новгород в XII в. выигрывал от ослабления княжеской власти, но он существенно страдал от поборов, конфискаций, вир и других тягот, которыми князья облагали население. Поэтому новгородцы сохранили в предисловии упреки князьям в «несытстве», но устранили все, что относилось к слабости князей: критику их междоусобий и плохой обороны Русской земли. А что такая критика когда-то имелась в предисловии, видно из заключительной части Начального свода. В нем под 1093 г. читались строки, во многом повторявшие мысли предисловия. Читалось в заключении и проникновенное описание разорения Русской земли от половцев. Отдельные элементы этого описания относятся к самым трогательным строкам русской летописи; таково, например, описание мучений русских в половецком плену.

     Таким образом, Начальный свод ставил себе публицистические задачи. Примером древних русских князей он стремился исправить новых. Русская история рассматривалась как назидательное и воспитывающее патриотизм чтение.

     Такое же значение, какое имели для Никона рассказы Вышаты, для составления Начального свода имели рассказы сына Вышаты — Яня, о котором уже говорилось выше. Впервые приводит летописец сведения о Яне Вышатиче под 1071 г. Он записывает со слов Яня об усмирении им восстания волхвов в Белозерье, куда Янь прибыл от князя Святослава для сбора полюдья. К Святославу черниговскому Янь, очевидно, попал на службу из Тмуторокани, пользуясь теми тесными связями, которые существовали между Тмутороканью и Черниговом. Затем Янь появился в Киеве, очевидно опять-таки в дружине Святослава, когда последний стал киевским князем. Здесь, в Киеве, Янь достиг при Всеволоде поста тысяцкого («Повесть временных лет», 1089 г.), но уже в конце правления Всеволода его положение стало непрочным: он жалуется на то, что Всеволод стал «любить смысл уных» дружинников и отстранять «первых» (то есть прежних), к которым принадлежал сам. При Святополке Янь был вовсе отставлен от политической деятельности, примкнул к числу недовольных и делился с печерским летописцем своей досадой.

     Чем так недовольны были старые дружинники и почему Всеволод и Святополк отстранили Яна Вышатича? Ответ на этот вопрос дает М. Д. Приселков: «Такое единомыслие в дружинном вопросе двух князей, представителей двух враждебных ветвей княжеского дома, представителей двух сменявших друг друга поколений, нельзя, конечно, отнести к личному капризу их, как казалось это Яню, а проистекло из того, что условия жизни круто менялись и новые условия требовали новых исполнителей. Легко догадаться, сопоставляя этот факт с «Правдою» Ярославичей, что князья «Русской земли» переходили от сборов полюдья и даней к феодальной эксплуатации, что, конечно, существенно меняло весь строй жизни и князей и дружинников, из которых «первые» не умели и не могли приспособиться к условиям новой жизни, упрекая князей в том, что они «вирами и продажами» разоряют население, забыв о былых покорениях чужих земель как лучшем средстве содержания себя и дружины.

     Янь, как и все старики, срывал свой гнев на «юных» дружинниках тем, что в рассказе о завещаниях дружины Святополка (1093 г.) делил дружину (как, смягчая выражения Яня, записал летописец) на «смысленных» (т. е. стариков) и «несмысленных» (т. е. новых дружинников).

     Трижды ссылается печерский летописец на речи «смысленных людей», состав которых определяется самим летописцем так: «Янь и прочий». В уста этих «смысленных людей» летописец влагает совет Святополку не выступать против половцев в одиночку, а только сообща, соединившись с войском Владимира Мономаха. «Смысленные люди» говорили Святополку: «Не кушайся противу им (не пытайся выступать против половцев), яко мало имаши вой». Но Святополк отвечал: «Имею отрок своих 700, иже могуть противу им стати». Его поддержали «несмысленные»: «пойди княже». Снова и снова настаивают «смысленные» на необходимости соединенных военных усилий против степи: «Аще бы их пристроил и 8 тысячь, не лихо то есть: наша земля оскудела есть от рати и от продажь. Но послися к брату своему Володимеру (Мономаху), да бы ти помогл». «Смысленнии мужи», и между ними Янь, обращаются к русским князьям с призывом: «Почто вы распря имата межи собою? а погании губять землю Русьскую. Последи (потом) ся уладита, а ноне поидита противу поганым, любо с миром, любо ратью».

     Личное чувство раздраженных своим отстранением от дел представителей старой дружины перерастает у них в широкий протест общественного значения. Призывы «смысленных мужей» к согласованному отпору степным кочевникам роднят заключительную часть Начального свода со «Словом о полку Игореве». Именно это широкое общерусское содержание речей «смысленных людей», и между ними в первую очередь, конечно, Яня, а не только личное чувство обиженного, заставляло прислушиваться к их речам составителя Начального свода, очевидно отбиравшего из «речей» Яня для своих записей лишь то, что имело широкий общественный интерес, и опускавшего все то, что было продиктовано только личной обидой. Этим умением отобрать материал, умением придать своей критике княжеских раздоров и княжеской политики по отношению к степи характер широкого общественного протеста, высокой оценкой русской истории в целом летописание Печерского монастыря приобретало все больший и больший авторитет.

     Святополк воспринял, очевидно, составление Начального свода как политическое выступление монастыря против него и в защиту его врага — Владимира Мономаха. Во всяком случае, игумен монастыря Иван был сослан в Туров — город, где княжил Святополк до занятия им киевского стола. Этот разрыв Святополка с монастырем продолжался до 1098 г.

     В 1098 г. состоялось примирение Печерского монастыря и Святополка. Как произошло это примирение и каковы были его причины — все это еще далеко не выяснено. Во всяком случае, Святополк откликнулся на антигреческое направление монастыря. Ему удалось ослабить формы греческой церковной гегемонии. Он поддерживает русский культ князей Бориса и Глеба и добивается частичной канонизации Феодосия Печерского.

     Святополк сделал Печерский монастырь своим княжим монастырем. Он имел обыкновение заходить в него перед походами, приписывал свои победы заступничеству Феодосия Печерского и добился для Печерского монастыря признания его архимандритией, то есть первым из других монастырей, что давало монастырю некоторую независимость от киевской митрополии. Наконец, что особенно важно, Святополк начинает поддерживать печерское летописание, и княжеская поддержка поднимает авторитет печерских летописцев. Политическое значение летописи хорошо осознавалось Святополком, и он сделал все, чтобы летопись не походила более на антикняжеский свод 1093 г., а служила бы в первую очередь его целям.

     По-видимому, около 1113 г. в Печерском монастыре составляется новый памятник русского летописания — «Повесть временных лет».

     Выполнителем нового исторического труда явился, по всей вероятности, монах Киево-Печерского монастыря — Нестор. В непосредственном виде труд Нестора не сохранился. Он сохранился лишь в переделках и доработках последующих редакторов. Эти редакторы, принадлежавшие к другой политической ориентации и к другому, враждебному печерянам, монастырю, изъяли имя Нестора из заглавия летописи. Но в одном из списков — так называемом Хлебниковском — имя Нестора все-таки сохранилось: «Нестора, черноризца Федосьева монастыря Печерьского». Можно думать, что это не позднейшая вставка, так как еще в XIII в. имя Нестора связывали с созданием «Повести временных лет»: в своем послании к епископу Симону 1232 г. Поликарп в числе прочих постриженников Печерского монастыря упоминает и Нестора, «иже написа Летописець».

     Правда, признание Нестора составителем «Повести временных лет» встречало в науке неоднократные возражения. Исследователи ссылались на противоречия между отдельными сведениями, читающимися в «Повести временных лет» о Киево-Печерском монастыре, и теми, которые даются о том же монастыре в достоверно принадлежащих Нестору произведениях, в частности, в Житии Феодосия. Однако противоречия эти отнюдь не могут свидетельствовать против авторства Нестора: «Повесть временных лет», как доказывает А. А. Шахматов, была составлена Нестором на 25 лет позднее Жития Феодосия, и противоречащие в ней Житию Феодосия места не принадлежат Нестору: они находятся в ней в составе той части, которая целиком была заимствована Нестором из предшествующего летописного свода.

     В пользу авторства Нестора следует привести и следующее соображение; уже два ранних житийных произведения Нестора — «Чтение» о князьях Борисе и Глебе и «Житие Феодосия Печерского» — характеризуют его как писателя, склонного к большим историческим обобщениям и к тщательной проверке исторического материала. Он называет лиц, со слов которых записаны им события или у которых можно было бы проверить сообщаемые им сведения. В Житии Феодосия он ссылается на свидетельство не только монахов своего Печерского монастыря — современников Феодосия, но и на лиц сторонних: на черниговского игумена Павла, на выдубицкого игумена Софрония, на боярина Гегуевича Здеслава и др. Характеризуя историческую работу Нестора в Житии Феодосия, М. Д. Приселков писал: «Все произведение может вызвать во внимательном читателе чувство удивления перед тем искусством автора, с каким сшивает он этот ковер пестрых и отрывочных эпизодов жизни Феодосия в связное и живое произведение, в котором соблюдены, однако, внутренняя хронология и большая точность».

     Исключительный интерес для выяснения исторических взглядов Нестора представляет собою его «Чтение» о Борисе и Глебе. Так же, как и русская часть летописи Нестора, «Житие Бориса и Глеба» вставлено Нестором в общеисторическую раму. В «Чтении» о Борисе и Глебе Нестор проводит идею, близкую к концепции Илариона, но осложненную публицистическим стремлением убедить князей прикончить губительные для русского народа усобицы.

     История человеческого рода, с точки зрения Нестора, есть история борьбы добра и зла. Дьявол, искони ненавидевший добро, соблазнил Адама и Еву, и они были изгнаны из рая. По наущению дьявола потомки Адама и Евы предались язычеству и стали поклоняться идолам. Бог послал пророков, но люди «и тех не послушаша, нъ и тем досадиша, а инех побиша». Тогда милосердный бог послал своего сына для спасения человечества, и апостолы разнесли его учение по всем странам света. Но Русская земля осталась без апостольского просвещения: бог хранил Русскую землю до последнего часа. В этот последний час бог призвал Русскую землю. Князь Владимир просветил учением Христа русский народ, крестившийся без сопротивления и ропота. Перед русским народом стояла великая историческая миссия: как последний из призванных, он должен был стать первым в историческом процессе. Но дьявол решил поразить Русскую землю в самое сердце — в «корень» крестившего ее Владимира. Он воздвигает распрю в семье Владимира, в которой среди многих сыновей, как «две звезде светле», сияли Борис и Глеб. По наущению дьявола брат Святополк убивает их. Однако безропотная смерть Бориса и Глеба, оставшихся верными и покорными своему старшему брату — убийце Святополку, разрушает замыслы дьявола. Борис и Глеб подали своею смертью всем русским князьям пример братской любви и покорности. Их устами провозглашен принцип старшинства: «Не отъиду, ни отбежю от места сего, ни пакы супротивлюся брату своему, старейшому сущю», — говорит Борис; «Ни пакы смею противитися старейшому брату», — вновь и вновь повторяет Борис.

     Таким образом, культу Бориса и Глеба Нестором придано широчайшее историческое значение. С этим культом связано торжество Русской земли над кознями дьявола, пытающегося посеять раздоры среди князей. Распри князей, князей-братьев (русские князья — все потомки одного родоначальника, Рюрика), — последняя надежда дьявола воспрепятствовать торжеству добра в мире. Однако Борис и Глеб собственной смертью защитили Русскую землю от покушений дьявола, подали спасительный пример всем русским князьям и после смерти продолжают оказывать покровительство Русской земле.

     Так идея братолюбия князей и их «покорения» старшему в роде выдвигалась Нестором как центральное звено исторических событий последних лет. Публицистические идеи печерских летописцев были, таким образом, соединены Нестором в его «Чтении» с всемирно-исторической концепцией первых официальных произведений времени Ярослава Мудрого. То же соединение философско-исторической схемы, по которой Русской земле отводилось первое место, с публицистическими тенденциями и страстной злободневностью было характерно и для крупнейшего из произведений Нестора — «Повести временных лет».