«Повесть временных лет», завершившая собою историю печерского летописания XI в., по самому характеру своего изложения свидетельствовала вместе с тем о своеобразном возвращении к спокойно-эпическому тону и философским обобщениям «Сказания о первоначальном распространении христианства на Руси». Это и понятно: перед Нестором стояли совсем иные задачи, чем перед его предшественниками — печерскими летописцами второй половины XI в. Летопись из оппозиционной становилась официальной и государственной, хотя и сохраняла кое-что из публицистического направления первых печерских сводов. Отсюда торжественный характер «Повести временных лет», отсюда ее сдержанность в оценке событий русской истории и исключительное внимание к начальному периоду русской истории: к вопросам происхождения Русского государства, русского народа, отдельных племен, их названий и т. д.

     Вместо того, чтобы оставаться «временником» современных летописцу событий, летопись уделяла главное внимание общим проблемам русской истории. Свои задачи Нестор точно сформулировал в самом названии своего труда: «Се повести времяньных лет, откуду есть пошла Руская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуду Руская земля стала есть».

     Нестор связал русскую историю с мировой, придал ей центральное значение в истории европейских стран. Показать Русскую землю в ряду других держав мира, доказать, что русский народ не без роду и племени, что он имеет свою историю, которой вправе гордиться,— такова замечательная по своему времени цель, которую поставил себе составитель «Повести». «Повесть временных лет» должна была напомнить князьям о славе и величии родины, о мудрой политике их предшественников и об исконном единстве Русской земли. Задача эта выполнена летописцем с необыкновенным тактом и художественным чутьем. Широта замысла сообщила спокойствие и неторопливость рассказу летописца, гармонию и твердость его суждениям, художественное единство и монументальность всему произведению в целом.

     Начало «Повести временных лет» посвящено событиям всемирной истории в ее средневековом понимании. Летописец вводит русскую историю в мировую, сообщая самые разнообразные сведения — географические, этнографические, культурно-исторические. Неторопливо раскрывает летописец ту историческую обстановку, в которой родилось Русское государство.

     «Повесть временных лет» открывается историко-этнографическим введением. Нестор ведет свой рассказ от «всемирного потопа» и распределения Земли между сыновьями Ноя. Он перечисляет страны, отошедшие к Симу, затем земли Хама и, наконец, особенно подробно останавливается на тех «полунощных» (северных) и западных странах, которые отошли к Иафету. Нестор подчеркивает при этом, что, разделив всю Землю по жребию на три части, братья обещали «не преступати никому же в жребий братень, живяхо кождо в своей части». Затем Нестор рассказывает об образовании народов и языков. Он передает библейскую легенду о Вавилонском столпотворении, во время которого люди разделились на народы и заговорили на разных языках, и отмечает происхождение славян «от племени» Иафета.

     Первоначально, утверждает Нестор, славяне жили по Дунаю — там, где ныне Венгерская («Угорьска») и Болгарская земли. Отсюда-то и произошло расселение славян, приведшее затем к образованию различных славянских племен и народностей. Свои названия славянские племена получили по тем местам, где они первоначально сидели: «от тех словен разидошася по земле и прозвашася имены своими: где седше на котором месте». Летописец указывает западных славян — мораву и чехов, южных — белых хорватов, сербов и хорутан. Расселение дунайских славян было вызвано нашествием волохов, под которыми А. А. Шахматов предлагает видеть западных франков — народы монархии Карла Великого. Часть славян ушла от волохов на Вислу и прозвалась ляхами (поляками). Ляхи, в свою очередь, распались на полян, лутичей, мазовшан и поморян. Некоторые из дунайских славян осели по Днепру и назвались полянами, другие — древлянами, потому что «сели в лесах», третьи остановились между Припятью и Двиною и прозвались дреговичами, четвертые сели на реке Полоте и прозвались полочанами. Наконец, часть «словен» оказалась около озера Ильменя, и прозвалась «своим именем» (то есть славянами), и построили город, названный Новгородом. Затем Нестор указывал место поселения племени севера, после чего следовала заключительная фраза — «тако разидеся словеньский язык» — и сообщалось, что по имени славян назвалась и грамота славянской.

     За этими обстоятельными сведениями о расселении племен летописец переходит к сообщению географических сведений о Русской земле. Просто и наглядно дает летописец географическое описание Руси, путей, связывающих ее с другими странами, с замечательною последовательностью начиная свое описание с водораздела рек Днепра, Западной Двины и Волги. «Днепр бо потече из Оковьскаго леса, и потечеть на полъдне (на юг), а Двина ис того же леса потечет, а идеть на полунощье (на север) и внидеть в море Варяжьское (Балтийское). Ис того же леса потече Волга на въсток, и вътечеть семьюдесят жерел в море Хвалисьское (Каспийское). Тем же и из Руси можеть ити по Волзе в Болгары и в Хвалисы, и на въсток дойти в жребий Симов, а по Двине в Варяги, из Варяг до Рима, от Рима же и до племени Хамова. А Днепр втечеть в Понетьское море жерелом, еже море словеть Руское...»

     Вслед за географическим описанием Руси Нестор передает легенду о трех братьях, основателях Киева, — Кие, Щеке и Хориве, читавшуюся еще у его предшественника.

     Затем Нестор переходит к рассказу о постепенном политическом обособлении русских племен — полян, древлян, дреговичей, словен и полочан — и перечисляет соседние русским народности: весь на Белоозере, мерю на Ростовском озере и на озере Клещине, мурому у устья Оки. Упоминание других народностей вынуждает Нестора дать точный перечень славянских народов, населяющих Русь, а также неславянских, платящих дань русским и входящим в политический союз Руси. К последним относятся Нестором чюдь, меря, весь, мурома, черемисы, мордва, пермь, печора, ямь, литва, зимигола, корсь, нарова, либь. Все эти народы говорят на языках «от колена Афета».

     Перечисление народов, платящих дань Руси, вызывает у Нестора воспоминание о тех временах, когда славяне сами бывали покоряемы другими народами. Он рассказывает о народах, временно угнетавших славян: о болгарах, покоривших себе дунайских славян, о белых уграх, овладевших славянскою землею, об обрах (аварах), печенегах и, наконец, о черных уграх, проходивших около Киева при Вещем Олеге. Смысл этого перечисления ясен: народы, угнетавшие славян, все исчезли или ушли, а славяне остались и сами берут дань с других народов. Именно поэтому летописец передает народный рассказ об обрах, угнетавших славянское племя дулебов. Обры эти были телом велики и умом горды, они впрягали в телеги дулебских женщин и ездили на них, как на скоте, но бог истребил их без остатка так, что есть и сейчас поговорка на Руси: «погибоша, аки обре».

     Упомянув еще несколько славянских племен, не вошедших в прежние перечисления,— радимичей, вятичей, уличей, тиверцев, Нестор переходит к описанию нравов славянских племен, населяющих Русскую землю. Это описание нравов подчинено единой идее: каждая народность и каждое племя имеет свой «закон» и свой «нрав», переданный им от отцов их. В подтверждение этой своей мысли летописец ссылается в конце своего описания на византийского историка Георгия Амартола и приводит из него несколько ссылок на нравы народов Востока и Европы. Летописец противопоставляет в своем описании «кроткий и тихий» образ жизни полян нравам древлян, радимичей, вятичей и северян, живущих «звериньским образом». В этом выделении полян заметен местный патриотизм киевлянина. Свой обзор образа жизни различных племен и народов Нестор заканчивает краткой характеристикой нравов главных врагов Руси — половцев — и отмечает преимущества христианских нравов Руси как более высоких. Как здесь, так и в других местах «Повести» Нестор осознает русских цивилизованным и культурным народом.

     Постепенно и логично сужая свою тему, Нестор переходит затем к древнейшим судьбам полян. Он повествует о покорении полян хазарами, сведения о которых были почерпнуты из предшествующего летописного свода. Покорение это сопровождалось пророчеством «хазарских старцев», предсказавших, что поляне, давшие в качестве дани обоюдоострые мечи, сами когда-нибудь станут собирать дань с хазар (что и сбылось, прибавляет от себя летописец). Таким образом, и здесь настойчиво повторяется та же мысль о том, что русские, когда-то угнетавшиеся и платившие дань другим народам, ныне сами вершат судьбами своих соседей.

     На этом заканчивается вводная часть «Повести временных лет». За нею следует собственно историческая часть, которую летописец стремится вложить в строгую хронологическую сеть годовых статей.

     Нестор проделал огромную работу по уточнению хронологической сети летописания. По-видимому, даты первоначальных русских княжений до Нестора не были определены по принятому в середине века летосчислению «от сотворения мира». Возможно, что первые печерские летописцы знали лишь, что Игорь княжил двадцать три года, Святослав — двадцать восемь лет, Ярополк — восемь лет и т. д. Лишь Нестором была сделана попытка вычислить точные хронологические данные русских княжений на основании различных источников. Этими источниками послужили для него показания византийских хроник, в которых даты отсутствовали, но которые могли тем не менее помочь Нестору в его заботах о точности; затем данные Сказания о Кирилле и Мефодии и договоры с греками, о которых скажем в дальнейшем.

     Древнейшая хронологическая веха «Повести временных лет» — 852 год — взята Нестором у его предшественника — составителя печерского Начального свода.

     Первую дату русской истории Нестор сопровождает большой хронологической таблицей главнейших событий всемирной и русской истории. «Тем же отселе почнем и числа положим»,— говорит Нестор. Действительно, строгий хронологический принцип кладется Нестором в основу всего дальнейшего изложения. Мы видели выше, что введение в летописание хронологического принципа следует относить к 60-м гг. XI в., то есть ко времени работы летописца Никона, однако только Нестор полностью осознал важность этого принципа и проделал поражающую своей кропотливостью работу по уточнению основных хронологических вех русской истории.

     Вслед за хронологической таблицей, приведенной под 852 г., Нестор поместил ряд годов, многие из которых вовсе не отмечены записями, очевидно ввиду невозможности найти для них какой бы то ни было исторический материал. Вставляя эти пустые года в свое летописание, Нестор подчеркивал этим самый принцип, летописную форму, а может быть, даже давал этим задание для разысканий своим, продолжателям.

     Следующие русские события записаны в летопись под 859 и 862 гг.: это легенда о призвании варягов на Русь. Мы видели выше, как упорно стремился Нестор объяснить теми или иными путями происхождение названий племен и народностей. Естественно, что важнейшей задачей Нестора было бы объяснение названия «Русь», но Нестор не дал его в своем месте — там, где объяснял названия славянских народностей,— отодвинув это объяснение к изложению легенды о призвании варягов.

     Свою теорию Нестор строит, не избежав натяжек. У своего предшественника Нестор прочел «и седе Игорь княжа в Киеве, и беша у него варязи мужи словене, и оттоле прозвашася Русью». Отсюда Нестор объясняет название Руси так: Русь — это и есть варяги. Русь — варяжское племя, то самое, откуда происходили призванные братья — Рюрик, Синеус и Трувор. Название варяжского племени Русь передалось славянским племенам, призвавшим к себе представителей Руси. Вот почему, чтобы избежать противоречий, Нестор вставляет имя Руси в принадлежавшее его предшественнику летописцу перечисление племен и народов, населявших европейский Север: «варязи, свей, урмане, готе, русь, агняне, галичане, волхва» и т. д. В самый рассказ о том, как были призваны варяги, Нестор к словам предшествующей летописи «и идоша за море к варягом» добавил: «к Руси; сице бо ся зваху тьи варязи Русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гъте, тако и си». Но как избегнуть возражения, что сейчас (во времена летописца) скандинавский Север не знает племени Русь? Нестор находит выход из этого затруднения в утверждении, что три брата явились на Русь со всем своим племенем: «пояша по себе всю Русь». Вся Русь, таким образом, переселилась на юг без остатка; вот почему ныне и нет среди скандинавских племен племени с названием Русь. Итак, Нестор утверждал норманнское происхождение княжеского рода и самого названия Руси. Чем же объяснить, что летописец, столь последовательно стремившийся утвердить значение русского народа в мировом историческом процессе, был склонен выводить и название Руси, и княжеский род из-за моря — от варягов?

     Мы видели, что легенда о призвании варягов складывалась постепенно и искусственно. Летописцы были заинтересованы в прекращении начавшихся при сыновьях Ярослава Мудрого княжеских усобиц и свойственными средневековому мышлению методами пытались с помощью этой легенды внушить князьям, что все они «единого дела внуки», что князья были призваны народом для установления порядка, для прекращения усобиц. Можно догадываться, что легенда эта служила, кроме того, еще одной цели. С норманнского севера Русскому государству не угрожала более опасность. Иными были русские отношения к византийскому югу. Согласно смыслу византийской теории императорской власти, все христианские народы должны были стать и в политическую зависимость от Империи. Византия и в XI, и в XII, и в последующие века настаивала на тесной зависимости русской государственности от Византийской империи и стремилась поддержать это мнение на Руси раздачей византийских придворных чинов русским князьям. С точки зрения греков, Русское государство было обязано своим происхождением Византии. Законная власть явилась на Русь лишь после ее крещения и была неразрывно связана с церковью. Вот с этой-то, греческой точкой зрения и боролись печерские летописцы. Она представляла собой существенную опасность, поскольку ее проводником являлся киевский митрополит-грек. В своей общерусской и антигреческой политике печерские монахи были последовательными противниками киевского митрополита, его политики и его теории. «Норманнская теория» печерских монахов была теорией антигреческой. Она утверждала прямо противоположную точку зрения на происхождение Русского государства — не с византийского юга, а со скандинавского севера. Русское государство оказывалось образованным еще до принятия христианства и, следовательно, было независимо от церкви, независимость же от церкви означала прежде всего независимость от митрополита-грека, к чему настойчиво стремился и сам Киево-Печерский монастырь.

     Почему же, однако, в своем утверждении независимости Русского государства от Византии Нестор не обратился к утверждению исконной независимости Русского государства от чьей бы то ни было опеки, а прибег к теории иноземного происхождения рода князей? Ответ на этот вопрос может быть только один: в традициях средневековой историографии было возводить происхождение правящей династии к иностранному государству. Эти традиции были тесно связаны с ограниченностью исторического мышления средневековья. Всякому новому явлению общественного развития в средние века искали объяснения на стороне. Его считали привнесенным извне, дарованным богом, явившимся из иностранного государства или результатом чьего-либо постановления, приказания, иногда результатом договора и т. п., а не возникшим в результате закономерного исторического развития, представления о котором еще отсутствовали. Особенно резко эта черта донаучных исторических представлений сказывалась там, где дело касалось происхождения тех или иных знатных родов (королевских, княжеских, дворянских и т.д.). Знатный род нельзя было также выводить из своей собственной страны, так как это неизбежно должно было возвести его к какому-либо «незнатному» родоначальнику. Вот почему вплоть до XVIII в. многие дворянские роды, часто вопреки исторической действительности, стремились возвести свое происхождение к тем или иным иностранным выходцам — все равно, татарским, немецким, польским, литовским или римским. Так было в России, так было и в других странах. Итак, в силу исторически обусловленной ограниченности своего мышления Нестор и его предшественники представляли себе возникновение государственной власти на Руси не в результате общественного развития, а из акта «призвания». Однако замечательно, что инициатива в создании Русского государства для летописцев исходила от самого народа. В этом отношении летописцы представляли создание Русского государства более глубоко, чем современные историки-норманнисты, воспринявшие в легенде о призвании варягов только ее наиболее «примитивную» и «отсталую» часть. Русское государство, с точки зрения летописцев, возникло на основе своеобразного договора народа с князьями, на основе их «призвания». Летописцы резко отделяют варягов «находников» (захватчиков), изгнанных народом, от варягов, «приглашенных» народом.

     Итак, легенда о призвании трех братьев-варягов — искусственного, «ученого» происхождения. Еще более искусственного происхождения и то объяснение, которое дал Нестор слову «Русь». Оно принадлежит только ему — Нестору, но не его предшественникам-летописцам. Это видно из предшествовавшего «Повести» Начального свода, отразившегося, как мы уже говорили, в составе новгородских летописей, где Русь не только не отождествляется с варягами, но прямо им противопоставлена (см., например, под 1043 г.: «и дав ему воя многы: Варязи, Русь... рекоша Русь Владимеру... а Варязи рекоша... и послуша Владимер Варяг», Софийская первая летопись; это противопоставление убрано Нестором под 1043 г. в «Повести временных лет»). Действительно, слово «Русь» гораздо древнее 862 г. Названия «русь», «рось» издавна бытовали на территории будущей Руси и вошли во многие географические названия (Рось, Росино, Руска, Руса и многие другие). Можно предполагать, что слово «русь», «рось» — местное, а не привнесенное откуда бы то ни было. Оно значительно древнее 862 г. и еще раньше употреблялось в отношении русских иноземными писателями.

     Вслед за изложением легенды о призвании трех братьев-варягов рассказ Нестора первоначально основывается главным образом на греческой «Хронике Георгия Амартола» и его продолжателя как на одном из основных своих исторических источников. Собственно русских известий в нем немного: водворение Олега в Киеве, женитьба Игоря, поход Олега на Царьград, второй поход Олега и смерть Игоря. Замечательно, что, собирая эти сведения о русской истории IX и самого начала X в., Нестор умело преодолевал огромные трудности. В некоторых случаях он поступал как настоящий исследователь, которому приходится на основании чрезвычайно скудного материала создавать цельную картину исторического развития. У продолжателя Амартола Нестор нашел сообщение о походе русских на Царьград (под 866 г.) и вставил в него имена Аскольда и Дира, очевидно сопоставив рассказ Амартола с какими-то русскими народными преданиями о походе Аскольда и Дира.

     Под 882 г. Нестор сообщил о княжении Олега и дальше под ближайшими годами рассказал о покорении им древлян, северян, радимичей. Под 887 г. в «Повести временных лет» читаются известия из продолжателя Амартола, а затем следует ряд незаполненных годов. Под 898 г. Нестор рассказывает о прохождении угров (венгров) мимо Киева и приводит легендарную историю об обретении славянских письмен Кириллом и Мефодием и о их миссии в Моравию. Под 902 г. снова находятся известия из византийской истории, почерпнутые у продолжателя Амартола. Под 903 г. сообщается о женитьбе Игоря. Под 907 г. читается длинный рассказ о походе Олега на Царьград с приложением к нему текста договора Олега с греками. Сообщение 911 г. о комете, по-видимому, взято у продолжателя Амартола. Затем под 911 г. приводится новый текст договора Олега с греками и рассказывается известная легенда о смерти Вещего Олега от собственного коня. В подтверждение того, что волхвы могут иногда предсказывать будущее, а может быть, и для того, чтобы оправдать себя от возможных обвинений в доверии к волхвам, Нестор приводит ряд аналогичных случаев с волшебной силой Аполлония Тианского. Затем следует рассказ о вокняжении Игоря, о первых его столкновениях с древлянами и снова ряд византийских известий из продолжателя Амартола. Постепенно русские известия становятся все более и более частыми. Нестор начинает все более и более следовать изложению предшествующей летописи. В ней он находит уже более твердую опору для своего повествования, и ему меньше приходится изыскивать на стороне исторические данные. Существенным приобретением Нестора для русской истории были тексты договоров русских с греками. Нестор ясно осознал историческую ценность этих документов и не только вставил их текст в свое изложение, но использовал их показания для выверки хронологических данных и уточнения княжеской генеалогии.

     Откуда были взяты тексты договоров, которыми воспользовался Нестор? По свидетельству византийского историка Менандра, обычно все договорные грамоты изготовлялись в Византии в двух экземплярах. Один экземпляр составлялся от имени императора, а другой от имени правителя страны, с которой велись переговоры. Само собой разумеется, что основным текстом считался первый, а второй был лишь видоизменением первого. С этого последнего экземпляра делался перевод на язык народа, с которым договаривались, и хартия перевода хранилась у правителя этого народа. Именно эти-то экземпляры договоров русских с греками и были, очевидно, выданы Нестору из княжеской казны.

     Вот почему в тексте этих договоров «мы», «нашь» относятся к русской стороне, а «вы», «вашь» — к греческой. Однако замена форм первого лица вторым и обратно произведена не всюду достаточно последовательно: мы имеем случаи употребления местоимения «мы», «нашь» в отношении к греческой стороне.

     Что тексты договоров, хранившиеся в казне Святополка, были славянские и что переводы их должны были совпадать со временем фактического ведения переговоров, доказано исследованием акад. С. П. Обнорского. По его заключению, «перевод договора 912 года (то есть 911 г., Олега. — Д. Л.) — неискусный, очень близкий к оригиналу, пестрит грецизмами всякого вида, обилен соответственно и нарушениями требований русского синтаксиса», он был «сделан болгарином на болгарский язык, но этот перевод был выправлен русским справщиком». Перевод другого договора — 945 г. (Игоря) — принадлежит иному переводчику, он сделан «более умелой рукой, более удобопонятен, не так заполнен грецизмами, относительно мало грешит в интересах русского синтаксиса», его переводчиком должен был быть русский книжник, «соответственно и отразивший в переводе смешение и русской и болгарской книжной стихии».

     Кроме договора Олега 911 г. и договора Игоря 945 г., Нестор занес в летопись еще два договора: Олега же 907 г. и Святослава — 972 (971) г. Однако, как доказано исследованиями А. А. Шахматова, договор 907 г. представляет собой простую выборку некоторых статей из договора 911 г. А. А. Шахматов считает, что договора 907 г. не существовало вовсе, летописец механически отнес некоторые статьи 911 г. к 907 г., предполагая, что одержанная Олегом в 907 г. победа над греками была также завершена особым договором, который он гипотетически и воспроизвел на основании 911г. Договор 972 г. скорее представляет собою текст присяги, данной Святославом грекам. Он краток, сжат и носит на себе следы свежего впечатления от неудачи похода.

     Договоры 911, 945 и 972 гг. не только уточнили даты походов русских на Константинополь: наличие самостоятельных договоров Олега с греками убедило Нестора в том, что Олег был не воеводой, а князем. Вот почему Нестор отказался от версии Начального свода о воеводстве Олега, а предположил, что Олег был родственником Игоря, княжившим во время малолетства Игоря вместо него. Утверждение это совпало с народным преданием, знавшим Олега как князя.

     Народным преданием Нестор воспользовался не один раз. В этом отношении он действовал по примеру своих предшественников — печерских летописцев. На основании народных преданий Нестор включил в «Повесть временных лет» рассказ о сожжении Ольгою Искоростеня с помощью птиц, к которым был подвязан зажженный трут, затем — рассказ о белгородском киселе, который белгородцы, по совету одного старца, налили в колодец и тем убедили осаждавших их печенегов, что их кормит сама земля.

     Нестору же, по-видимому, принадлежит пересказ устного сказания о поединке юноши-кожемяки с печенежским богатырем на реке Трубеже «на броде, кде ныне Переяславль» («Повесть временных лет», 992 г.). Следуя своему обычному стремлению объяснять происхождение названий, Нестор воспользовался этим сказанием, чтобы истолковать самое слово Переяславль. Нестор объяснил его тем, что здесь, на месте будущего города, отрок-кожемяка «переял славу» печенежского богатыря.

     Сказание рассказывает, как вызванные на единоборство русские тщетно искали поединщика, который смог бы противостать печенежскому богатырю, как затем начал «тужить» Владимир Киевский, посылая по всем воинам, и как наконец объявился некий «стар мужь» и рассказал Владимиру о своем оставшемся дома меньшем сыне, кожемяке, который мог бы бороться с печенежином.

     Приведенный к князю неказистый на вид юноша просит предварительно испытать его, вырывает у разъяренного быка бок с кожей, «елико ему рука зая», а затем побеждает превеликого и страшного богатыря-печенежина. Обрадованный Владимир заложил на месте поединка город, назвав его Переяславлем, а скромного кожемяку сделал «великимь мужем».

     В легенде о кожемяке мы имеем единственный в своем роде случай, доказывающий, что сложение народного цикла сказаний вокруг Владимира I Святославича началось уже на рубеже XI-XII вв. В самом деле, город Переяславль упоминается еще задолго до княжения Владимира — в договоре с греками 911г. Поэтому легенда об основании Переяславля, очевидно, не была первоначально приурочена к княжению Владимира. Только впоследствии — во времена Нестора — она связалась с популярным именем Владимира I, свидетельствуя тем самым о каких-то мало известных еще нам фактах начавшейся циклизации русского эпоса вокруг Владимира.

     Последнюю часть своей летописи, по 1110 г., Нестор писал в значительной мере на основании лично им собранных сведений. Мы имеем лишь слабое представление об этой работе Нестора, так как именно конец «Повести временных лет» подвергся через несколько лет коренной переработке.

     Замечательно, что здесь, в этой части его летописи, сказалась столь типичная для Нестора манера изложения от первого лица — своеобразный эгоцентризм его повествования. Достоверно Нестору принадлежат три рассказа: о перенесении мощей Феодосия — под 1091 г., о набеге половцев на Печерский монастырь в 1096 г. и об удачном походе Святополка в 1107 г.

     Рассказ Нестора об открытии мощей Феодосия в своем роде замечателен. В противоположность обычной для средневековой литературы обобщенности и схематичности повествования, Нестор подробно описывает, как он сам с помощником монахом ночью втайне откапывал гроб Феодосия в пещере, как тщетны были в первое время его усилия, как, устав копать, передал он свою «рогалию» другому «брату», как снова взял от него «рогалию» и стал копать сам, а «брат» усталый лег спать перед пещерой, как затем в монастыре ударили в било. Брат, лежавший при входе в пещеру, сказал об этом Нестору, который как раз в это время докопался до гроба. Нестор рассказывает, как его объял при этом ужас и как он начал взывать: «Господи, помилуй!»

     Такою же картинностью отличается и рассказ Нестора о нападении половцев на Печерский монастырь в 1096 г. Нестор повествует, как половцы «придоша на манастырь Печерьскыи, нам сущим по кельям почивающим по заутрени. И кликнуша около манастыря, и поставиша стяга два пред враты манастырьскыми, н а м же бежащим задом манастыря, а другим възбегшим на полати».

     Последний из бесспорно принадлежавших Нестору рассказов летописи — о победе над половцами в 1107 г.— подчеркивает роль Печерского монастыря в военных удачах Святополка. Святополк имел обыкновение заходить перед отправлением в поход и молиться у гроба Феодосия. Вернувшись после победы над половцами, Святополк прямо направился в монастырь, где «целовал» (приветствовал) братью и «с радостью великою» произнес перед ней краткое слово, тут же записанное в летописи.

     Создание «Повести временных лет» свидетельствует о широкой начитанности Нестора. Уже в своем «Житии Феодосия» Нестор сам называет большое (из 92-х глав) «Житие Антония Великого», составленное в IV в. Афанасием Александрийским, и «Житие Саввы Освященного», написанное в VI в. Кириллом Скифопольским. Но там же заметны следы начитанности Нестора и в других произведениях византийской литературы.

     Начитанность, проявленная Нестором при создании «Повести временных лет», исключительна. Однако Нестор не следует литературной манере своих источников, или если и следует, то лишь в некоторых случаях. Он использует византийские произведения не как литературные образцы, а как исторические источники. Он пользуется их историческими сведениями, но не идеями и не подражает им.

     Широко пользуется Нестор уже упомянутой выше византийской «Хроникой Георгия Амартола» и его продолжателя, имевшейся ко времени Нестора в русском переводе. Георгий Амартол изложил всемирную историю до 864 г., а его продолжатель — до 948 г.

     Нестор воспользовался, кроме того, Летописцем, составленным константинопольским патриархом Никифором (доведшим изложение до года своей смерти — 829). Житием Василия Нового, а именно той частью его, в которой описывался поход Игоря на Константинополь, каким-то хронографом особого состава, в который входили отрывки из известной «Хроники Иоанна Малалы», «Пасхальной хроники», «Хроники Георгия Синкелла» и того же Георгия Амартола. Нестор использовал затем Сказание о переложении книг на словенский язык, Откровение Мефодия Патарского, статью Епифания Кипрского о двенадцати камнях на ризе иерусалимского первосвященника и т. д.

     Замечательно, что, пользуясь сведениями своих исторических источников, Нестор свободно перестраивает их текст, сокращаетиупрощаетстилистически. Так, например, вместо выражения продолжателя Амартола «почтен бысть Роман Кесарево саном», Нестор пишет: «поставлен царь Роман в грекох» («Повесть временных лет», 920 г.); вместо выражения «злое пришествие Антиохово», Нестор пишет просто «Антиохово нашествие» («Повесть временных лет», 1065 г.) и т. п.

     Иногда Нестор не только изменяет стиль, но отчасти, очень осторожно, перерабатывает и самое освещение событий. Так, например, в Житии Василия Нового говорится о сражении Игорева войска с греками: «и брани межю ими бывши, побежени быша Русь, и биша их грецы бежащих». Нестор же излагает это событие так: «и брани межю ими бывши зьли, одва (едва) одолеша греци» («Повесть временных лет», 941 г.). В другом месте того же описания в Житии Василия Нового говорится: «и бысть видети страшно чюдо како боящеся пламене огненаго», Нестор опускает обидное для русских слово «боящеся» и заменяет его словом «видящи»: «Русь же видящи пламянь» («Повесть временных лет», 941 г.).

     В целях чисто литературной обработки изложения Нестор привлек обширный материал из книг Ветхого и Нового заветов. В «Повести временных лет» находим выписки из книг Бытия, Исхода, Левита, Царств, Притчей Соломона, Премудрости Соломона, Екклезиаста, Иова, пророков Даниила, Исайи, Иезекииля, Михея и Амоса, Псалтири, Евангелий, Посланий апостольских, Деяний апостольских и др.

     Высокое литературное образование Нестора, его исключительная начитанность в источниках, умение выбрать в них все существенное, сопоставить разноречия и т. д. сделали «Повесть временных лет» не просто собранием фактов в русской истории и не просто историко-публицистическим сочинением, связанным с насущными, но преходящими задачами русской действительности, а цельной, литературно изложенной историей Руси.

     Патриотическая возвышенность рассказа, широта политического горизонта, живое чувство народа и единства Руси составляют исключительную особенность создания Нестора.

     Историческое сознание Нестора выше его предшественников. Он интересуется первопричинами, происхождением народа, государства, княжеского рода, названий городов и племен. Он в большей мере, чем его предшественники, исследователь. Его изыскания в области хронологии изумительны. Он пытливее, чем его предшественники, стремится разобраться в противоречиях источников и строит свои сложные исторические гипотезы. Перед нами историк-мыслитель. Однако если мы и имеем в «Повести временных лет» отражение народной точки зрения на русскую историю, то этим мы больше обязаны предшественникам Нестора, чем ему самому. Нестор — первый официальный летописец. В большей мере, чем его предшественники, он представляет собой и церковного писателя.

     Мы проследили путь, которым постепенно слагалась «Повесть временных лет». Итак, «Повесть временных лет» — это свод, создававшийся в течение более чем полустолетия, при этом в нескольких литературных центрах и многими летописцами. В этом летописном своде получили свое отражение идеологии различных классов и политические концепции нескольких феодальных центров. Самое ценное для нас то, что в «Повесть временных лет» вошли и народные взгляды на русскую историю, исторический фольклор, народная молва. В «Повести временных лет» отразилась идеология управляемых и эксплуатируемых наряду с идеологией управляющих и эксплуатирующих. Противоречия остались подчас непримиренными, во всей их живой обнаженности, отдельные «слои» легко вскрываемыми, архаические патриархальные воззрения — лежащими рядом с новыми феодальными представлениями, церковная идеология — рядом с языческой, светской, «дружинной». Монах-летописец иногда вступает в спор с языческим сказанием, стремится его опровергнуть или ввести в христианские воззрения, но он его все же приводит, знакомит с ним читателей. Сторонник Владимира Мономаха сохраняет текст предшествующей летописи с резкими осуждениями нового поколения князей в целом. Перед нами русская история, но не в преломлении одного исторического этапа Руси и не в толковании представителя одного только феодального центра. Движение передано движением же. Русская история в передаче «Повести временных лет» сама имеет историю своего создания, и при этом не краткую.

     Всякая попытка рассмотреть «Повесть временных лет» как единое и неподвижное целое вне истории ее создания, вне ее «течения» увела бы нас в мир противоречий и неясностей, привела бы нас к неправильным представлениям об этом вечно живом памятнике.

     «Се бо суть рекы, напаяюще вселеную», — еще и еще раз приходит на память это сравнение, употребленное самим летописцем.